Не могу не поделиться

[Holdra]

.. на мой взгляд - прекрасным...
Александра Шуйского если не полюбила - то прочувствовала, прочитав в сборнике Макса Фрая "Кофейная книга" его

"Кошкины слёзки"

Кошкины слезки (вариант окончательный)
Авг. 27, 2008 | 03:00 am
в "кофейный сборник"

Вокруг меня всегда очень тихо.
Может быть, поэтому она пришла именно ко мне.

Когда мне хочется разбить тишину, я вытягиваю губы трубочкой и издаю тонкий свист, который слышат только собаки и летучие мыши, но ближайшая собака живет тремя этажами выше, а летучих мышей в нашем доме нет.
И когда она появилась у меня на лестничной площадке, я вытянул губы и присвистнул - такая тощая и жалкая она была с виду.
- Не кричи, - сказала она, недовольно морщась. - Могу я войти? Я хочу есть и пить, а у тебя полный пакет еды.
Я растерянно взвесил в руке
пузатый пакет из универсама и принялся искать ключи по карманам.
- Конечно, - сказал я. - Только у меня неприбрано.
- Ерунда, - сказала она с видом
царицы Савской и зашла в дом.
Мы разделили на двоих куриную печенку с картошкой - картошка мне, печенка ей, - она из последних сил залезла на диван, пробормотала "прошу прощения" и заснула на сутки.
Пока она спала, я прошелся по магазинам - мое холостяцкое жилье было совершенно не приспособлено для женщины.
Проснувшись, она оглядела мои покупки, фыркнула, но тут же перепробовала все
обновки.
- Наполнитель купишь впитывающий в следующий раз, - распорядилась она.- И блох у меня нет, можешь не распечатывать этот зеленый ошейник. А так все хорошо.

Мое утро всегда начинается с кофе, даже если оно начинается в четыре часа дня. Ночью я обычно работаю – переводы, таблицы, платят не слишком много, но это можно делать из дома, а общаться с заказчиком только почтой. За срочность платят больше, и я часто ложусь не когда стемнеет, а когда закончу. После этого мне нужно отоспаться, а, проснувшись, сварить кофе. Не рабочий допинг наспех, который лишь бы покрепче, а настоящий, сваренный на «три воды», с корицей и мускатом.
Она вошла на кухню, как только стихла кофемолка. Я выложил ей еды, она быстро и аккуратно поела, потом молча ждала, пока я не сцежу себе черную жижу в чашку и сяду, и только после этого вспрыгнула мне на колени.
- Мне, в общем, только бы отоспаться, - сказала она накануне вечером. - Я поживу у тебя дня четыре?
- Может быть, останешься? - сказал я тогда робко.
- Ну, может быть, - протянула она. - Еще не знаю. Как получится.
А сейчас я прихлебывал кофе, гладил
ее по пестрой трехцветной шерсти, чувствуя каждый выпирающий позвонок, и думал,
как бы спросить, что она решила.
Но заговорила первой она:
- Ты ведь не станешь спрашивать, как меня зовут? Вы всегда даете кошкам свои имена.
- Не стану. Если только ты сама не захочешь.
- Тогда придумай что-нибудь.
Я рассмеялся и сказал: «Сара, конечно». – «Почему Сара?» - «Потому что Царица Савская».
- А, - сказала она и зевнула. И принялась вылизываться.
Кошки всегда вылизываются, когда не хотят говорить или не знают, что сказать. Точно так же люди начинают теребить на себе одежду, или курить, или чесаться, или разглядывать ногти. Я посмотрел на свои ногти и подумал, не обидел ли ее чем-нибудь, но мы оба промолчали.



Когда я собрался в магазин, она потребовала выпустить ее во двор. «Я скоро вернусь», - сказал я. «Угум», - сказала она и быстро лизнула переднюю лапу. Из подъезда мы вышли вместе, она исчезла за углом, даже не оглянувшись.
Я не должен был этого делать, но я пошел за ней. В спину не дышал, конечно, отставал на один поворот, но в наших проходных дворах легко проследить, куда идет кошка, ведь она всегда останавливается перед каждой подворотней, а их много. Она прошла четыре двора насквозь, пересекла узкую улицу, вошла в арку напротив, нырнула в кусты и исчезла. Этот двор не имел сквозного прохода, она могла уйти только в подвал. Я огляделся, запоминая место: четыре подъезда, чахлый газон с сиренью и акацией, пять машин на тесном пятачке, единственный тополь и скамейка под ним. Надеюсь, она скажет мне, если у нее тут котята, подумал я.
Я выбрался из двора и на всякий
случай зашел в соседний. Так и есть. Один из подъездов , заколоченный с той
стороны, был открыт с этой, окна лестницы выходили как раз на двор с тополем. Я
поднялся на второй этаж и присел на подоконник. Сара сидела под скамейкой с
таким видом, будто была здесь всегда, с сотворения мира. Подожду немного, подумал
я.
Мы ждали около трех часов. Уже начинало темнеть, когда Сара зашевелилась под скамейкой. В арку стремительно вошла молодая женщина с двумя набитыми пакетами в руках. Сара высунула нос, следя за ее проходом через двор, проводила взглядом до самого подъезда, но выходить не стала. В квартире на втором этаже зажегся свет, в открытое окно кухни донеслось звяканье посуды, а через несколько минут запахло горячим маслом. Сара вскочила на скамейку, чтобы разглядеть окна получше. Хозяйка
хлопотала на кухне, даже, кажется, что-то напевала. В кухню вышел мужчина,
подошел к ней и обнял со спины. Сара соскочила на асфальт и ушла со двора.
Когда я вернулся с продуктами, она уже сидела у моих дверей, тщательно умываясь.

Поздно вечером она пришла ко мне на письменный стол и заглянула в монитор.
«Что ты делаешь?» - «Перевожу. С английского на русский.»
Я видел, что она удивлена и заинтригована.
- Переводишь людей для людей?
Бедный. - Она даже слегка боднула меня в плечо в знак сочувствия.
Я поспешил ее утешить.
- Ну, что ты. Я же не вижу тех, кого перевожу и тех, для кого перевожу. Мне не нужно жить в двух мирах, как вам. Для вас это вопрос жизни и смерти, а для меня – только заработка.
- Но ты все равно знаешь, - возразила она, спрыгнула со стола и ушла на кухню.
Кошачье племя – прирожденные
переводчики, они живут на границе между "есть" и "могло бы быть", видят оба мира разом. Любой котенок очень быстро учится слышать разницу между тем, что люди говорят и что имеют в виду, ведь под самым простым «кис-кис-кис» может скрываться все, что угодно, от «иди сюда, я тебя покормлю» до «у меня есть консервная банка, и
я хочу привязать ее к твоему хвосту». Те, кто не учится, не выживают.
Я закончил главу, встал из-за компьютера и вышел сварить себе кофе. Сара умывалась на диване.
- Извини, что я спрашиваю, - сказал я. – Но ты... ты пыталась переводить людей для людей?
Она продолжала тщательно мыться. Но в конце концов ответила:
- Я просто ушла.

Каждый день в одно и то же время она просила ее выпустить. Я знал, куда она ходит – встречать хозяйку. Иногда она пропадала на день или два, и я не находил себе места. Иногда ходил вслед за ней и видел ее во дворе, под неизменной скамейкой. Иногда не видел. Однажды, сидя на своем посту в подъезде, я не дождался Сары, но дождался ее хозяйки. На скамейке сидела бабушка, она приветливо кивнула соседке:
- А я тут давеча вашу Глашеньку видела, прям вот тут, под скамейкой, - сообщила бабка сладким голосом. – Сидела она тут, сидела, а как Игорек-та начал тебя снова честить на все лады, так она и ушла. Я ей кис-кис, иди домой, а она – в подворотню, только ее и видели.
- Бабаваля, - устало сказала женщина, - сколько раз я вас просила.
- Да что «бабаваля», - беззлобно огрызнулась бабка, уже ей в спину. – На весь двор же орал, дармоед несчастный, глухим надо быть, чтобы не слышать, согнала бы ты его, не пара он тебе, или хоть подстричься бы заставила, что ли,взрослый мужик, а патлы, как у хиппи, простихоссподи... Вот видела бы это твоя матушка-покойница, царствие ей небесное, мученице...
В другой вечер и я стал свидетелем такого скандала, действительно, кричали они на весь двор, ссорились самозабвенно, по-итальянски, с грохотом посуды и плюхами. Я не кошка, но даже мне было понятно, что оба берут силы в этих ссорах. Я уже собрался уйти, как вдруг увидел, что длинноволосый Игорь выскакивает из подъезда, бранясь себе под нос: «У-у, ссука, дура гребаная.» В открытое окно вылетела спортивная сумка, от удара об асфальт на ней лопнула молния, вывалились какие-то тряпки. Игорь подобрал сумку и еще минут пять кричал в окно бессвязные ругательства. Наконец он ушел, а во двор вышла хозяйка Сары. Она принялась обходить кусты, повторяя «Глаша, Глашенька». Голос у нее был заплаканный. Обшарив двор, она ушла в соседний, громко призывая свою кошку, и я поспешил домой. Сара не появилась – ни тем вечером, ни через день, ни через три дня.

Я увидел Сару только неделю спустя. Как ни в чем не бывало, она сидела у моей двери. «Зайдешь?» - спросил я. «Зайду», - с достоинством ответила она. Но переночевав, ушла снова.
Я сам начал ходить в тот двор и сидеть в нем часами. Работа не клеилась, я брал только мелкие тексты, от которых спешил отделаться. Меня спасал опыт и привычка к тому, чтобы всегда «быть на хорошем счету», в качестве мои переводы не теряли, только в количестве. Я работал по ночам, утром спал, а вечером приходил на свой подоконник. В квартире зажигался свет, тянуло стряпней, пахло размеренной, спокойной жизнью. Сара иногда сидела на окне и щурилась - олицетворение домашнего уюта. Я уговаривал себя, что прихожу убедиться, все ли с ней в порядке. Но когда однажды поздно вечером во дворе появился Игорь, все с той же набитой сумкой, подстриженный и чисто выбритый, я признал, что лгал себе все эти дни.
Блудный сын был принят без возражений. Я просидел на подоконнике почти до утра, но ничего не дождался.

Сара появилась у меня через два дня, грязная и взъерошенная. Несколько дней она только спала и ела, а когда я ее гладил, то чуял самый скверный запах, который может исходить от кошки:
жирной влажной земли и свалявшейся шерсти. Так кошки пахнут, когда собираются
умирать. Все это время она молчала, я тоже не донимал ее расспросами. Но на
радостях делал по десять страниц в день.
Когда скверный запах исчез, Сара
снова попросилась на улицу. Я выпустил ее и пошел следом.
Она не стала забираться под скамейку, а села прямо в темном проеме подъезда, и сидела так до тех пор, пока не появилась хозяйка. Та поставила на асфальт пакет и молча уставилась на свою кошку. Сара ждала.
- Ну? – наконец произнесла
хозяйка. Сара встала и неловко потерлась о ее ноги.
- Нет уж, - сказала хозяйка. – Ты, пожалуйста, реши. Ты моя кошка или приблудная. А то вы горазды стали
приходить и уходить, когда вам хочется.
«Ты бы это не кошке говорила, -
подумал я. – А Игорю своему. Нашла, на ком твердость характера отрабатывать».
Сара потерлась настойчивее. Но хозяйка была явно не в духе.
- Решай, - повторила она. – Сейчас решай.
Сара села поодаль и лизнула лапу.
Хозяйка подняла сумку и прошла в подъезд. Сара неуверенно шагнула за ней, потом
развернулась и побежала прочь. Из подъезда выскочила хозяйка с криком «Глаша!»,
метнулась обратно, звеня ключами, я услышал, как хлопнула дверь, а потом
хозяйка вылетела во двор, уже без сумки, и помчалась по дворам, причитая: «Глаша, Глашенька, кошечка моя, ну прости меня, ну, пожалуйста».

Я варю кофе и поглядываю в открытое окно. Что-то Сара задерживается. В соседнем дворе у нее появился ухажер, я очень рассчитываю на котят к концу лета. Я варю кофе и думаю о
чувстве любви и чувстве вины. Тогда, месяц назад, Сара пришла еще грязнее, чем
обычно. Когда я взял ее на руки, то увидел мелкую россыпь влаги вокруг глаз –
кошкины слезки. В первый момент я подумал, что у нее загноились глаза и
потянулся к аптечке, но она фыркнула: «Брось, ерунда». А а потом добавила: «Я
совсем ушла. Я перестала понимать себя и испугалась.»
«Я знаю разницу между чувством любви и чувством вины, - сказала она. – Я знаю ее у людей, знаю у себя. Мы
живем тем, что чувствуем разницу между тем и этим. Между «есть» и «могло бы
быть». И я испугалась, когда перестала ее чувствовать. Так делают только люди.
Я испугалась, что перестану быть кошкой».
Я попытался ее утешить – все-таки
я переводчик.
«Люди часто выдают одно за другое, - сказал я. - Потому что с чувством вины иметь дело гораздо легче, чем с чувством любви. И если одно на другое подменили еще в детстве, приходится так и жить – ссорится и мириться, выгонять, уходить, а потом возвращаться, просить прощения и прощать».
«Я знаю, - сказала Сара. – Пусть так будет у людей, я не против. Но ни одна кошка не может позволить втянуть себя в эту игру. Для этого надо быть человеком, говорить на вашем языке и слышать то, что говорят, а не то, что имеют в виду. Я не могла себе это позволить. Дай мне, пожалуйста, поесть».
От нее больше не пахнет землей и
сухой шерстью, моя Сара лоснится, по ее пестрой шкурке пробегают искры, когда я
ее глажу. Я варю кофе и посматриваю в окно. На лавочке перед подъездом сидит
Бабанадя с неизменным вязанием в корзинке. Завидев бегущую домой Сару, она
начинает сюсюкать: «Кис-кис-кис, какая славная кошечка завелась у нас на первом
этаже, ты ж моя сладкая. Как он тебя зовет, а? Была бы собачка, звали бы
Му-Му».
Сара дергает хвостом, обходит ее по большой дуге и ныряет в подъезд. Я снимаю кофе с плиты и иду открывать.


Кофе «Три воды» на утро после
большой работы.
Бросить в джезву чайную ложку тростникового сахара, добавить чуть-чуть воды, чтобы растопился, но не прижарился.
Насыпать кофе – четыре чайных ложки на чашку, лучше кенийский, тонкого помола и темной обжарки.
Долить в джезву воды до половины. Дождаться, когда кофе начнет говорить. Тогда долить еще воды до полной джезвы – тонкой струйкой, с высоты. Это для того, чтобы вода взяла как можно больше кислорода. Добавить муската и корицы. Снять до кипения, настоять пару минут.

Накопала его в жж, зафрендила, полезла читать - и зависла на неделю...
Здесь пишу даже не сольько с целью поделиться, сколько для придания полюбившимся текстам большей доступности для себя
И вот, собсно, ради чего весь пост:
Маленькое и милое

СКАЗОЧКА ПРО КОЗЯВОЧКУ

Как только гаснет свет, моль начинает уговаривать кошку.
- Ну пожалуйста, - тянет она, - открой холодильник, ну что тебе стоит-то.
Самой ей не справиться с тяжелой дверцей, она уже бледная от голода, кошке жаль ее, никчемницу, но расстаться с теплой батареей жаль еще больше.

- О-ой, - стонет кошка. - Нету там ничего...
- Пожалуйста-пожалуйста, - зудит моль и начинает отрывисто кашлять. Потом складывает крылья и без сил падает на паркет.
- О-ой, - снова стонет кошка, долго прощается с батареей, наконец спрыгивает и идет к шкафу. Моль немедленно оживает, скачет следом, выписывает круги от нетерпения.
Но в шкафу и в самом деле одна синтетика. Аккуратно развешанная на плечиках, немнущаяся, несъедобная.
- Ну, видишь, - говорит кошка сочувственно.
- А в морозилке?
- Нет уж, туда я не полезу.
Моль снова артистически падает на паркет. Кошка вздыхает, оценивает расстояние до дивана. Потом вспрыгивает на еще теплый монитор, оттуда сигает на приоткрытую дверцу шкафа, цепляется, отчаянно скребет когтями, правой лапой снайперски подцепляет дверцу антресоли, обрушивает какую-то коробку, обрушивается сама, молнией несется под диван, потому что из соседней комнаты уже слышен хозяйский рявк: "Вот блядь!" - и скрип кровати. Хозяин лег в шесть утра, спать ему осталось три часа. Хозяина очень жаль.

Кошка лежит под диваном, вжавшись в пыльный угол и с ненавистью думает: "Чтоб я еще хоть раз!"
Моль запархивает в щель. На антресоли тепло и пахнет шерстью, так сладко пахнет, совсем рядом.
"Шапочка!" - шепчет моль, зарывается в старую шерсть, всхлипывает и впивается зубами.